ОГЛАВЛЕНИЕ:
Детство.
Зима 1922 года.
18 января.
Снежинки покрывают вчерашнюю гололедицу тонким покровом сухого снега.
Высокий, стройный мужчина и молоденькая женщина осторожно идут
по улице, весело болтая друг с другом. Она одета в меховую курточку,
петлички которой не сходятся с пуговицами из-за её положения. Он,
в военной форме, поддерживает свою подругу под руку, готовый подхватить
её в случае надобности. Они возвращались домой после посещения врача, уверившего
их, что все в порядке и, что скоро их будет уже трое!
Молодая женщина, только что закончившая мединститут с дипломом педиатра,
весело говорит мужу, как она будет смотреть за ребенком, который, с её
знаниями, просто будет расти здоровым и крепким. И вот в этот то момент
она и поскользнулась!
Муж подхватил её ещё до приземления, но, потеряв равновесие, сам, как-то
тяжело и неуклюже навалился на беременную жену. Он сразу же поднялся, но
она, застонав, просила его не поднимать ее, чувствуя, что происходит то,
что должно случиться только недели через две.
На проходивших мимо санях, сам погоняя лошадь, довез её муж обратно
до госпиталя, из которого они только что вышли. Сдав её в опеку врачам,
которые не ожидали чего-либо хорошего, выслушав, что и как случилось, он
стал заполнять анкету: "Пострадавшая - Янина Николаевна Дичбалис,
1900 года рождения, полтора года замужем. Сопровождающий- Анатолий
Сигизмундович Дичбалис, её муж. Оба прописаны и проживают по
адресу - Казанская ул. д 6, кв. 44." История её беременности уже
была в руках врачей. Написав короткую записку для матери жены, он
завернул её в лист бумаги и, написав крупными буквами - "Передник Валерия
Антоновна, Казанская 6/44", отослал с посыльным теще.
Сев на скамейку в комнате ожидания и опустив голову на руки, он стал
ожидать приближающиеся плачевные новости. В голове его проносились воспоминания
последних лет, когда он, будучи командиром батальона, защищал молодую Советскую
Власть от всех тех, кто не был согласен с этой властью и её идеями, и стоял
на её пути. Бои прошли и, будучи в госпитале с каким-то ранением,
он познакомился с молоденькой студенткой Мединститута, обходившей палаты
вместе с врачами госпиталя.
Его высокий лоб, голубые глаза и долгие интеллигентные разговоры с
ней привели к "совпадению характеров". Помолвка, свадьба....
И уже закончившая институт Янина и офицер-литовец стали мужем и женой.
Первое время было не до отцовства или материнства, надо было заканчивать
незаконченное. К тому же, мать Янины, Валерия Антоновна, не могла
терпеть его: "Ну, зачем нам в семье иметь какого-то литовца?",- возражала
она дочери. Но брак был давно зарегистрирован. Как-то удалось
ему убедить тещу, что он любит её дочь и будет ей хорошим мужем. Он был
старше жены на пятнадцать лет. Любя горячо друг друга, несмотря на
ужасные времена тех лет, захотели они иметь ребенка. Вот еще пара
недель и их надежды и мечты превратились бы в счастливую быль. И, вдруг,
случилось такое!
В своем безнадежном забытьи не заметил Анатолий, как к нему подошла
теща и, прикоснувшись к его поникнувшей голове, объявила с чувством сильного
разочарования в голосе: " Это хулиган мальчишка".
Этого "хулигана", абсолютно не пострадавшего от отцовского веса, досрочного
рождения и всего вокруг происходившего, назвали в честь деда по отцу
Сигизмундом.
Этот Сигизмунд, или как его называла мама "Зыгмусь", дожив до
старости задумал изложить свои воспоминания на бумаге (как и все старики
с интересным прошлым). Его мемуары военных лет были изданы под псевдонимом
"А. ДУБОВ". Приключения в далекой Австралии, куда занесла его
судьба, были изложены на сорока шести страницах в виде письма к одноклассникам
в Санкт- Петербурге.
Но какое-то чувство незаконченности во всем этом побудило его друзей настоять на том, что бы он написал историю своего детства и школьных дней. И вот, полувспоминая, полуповторяя то, что ему помогли вспомнить его найденные друзья детства, во время поездок в Россию в 1992 и 1993 годах, набросал он еще несколько строчек, с помощью которых уже легче создается "портрет обыкновенного человека, но с интересными поворотами судьбы".
" Хулиган мальчишка" - эти слова приходилось мне слышать от бабушки много, много раз. И то предисловие, которое вы только что прочли, тоже вспомнилось блвгодаря её многочисленным пересказам того, что произошло в эти роковые дни.
О своих первых шести месяцах жизни я знаю очень мало. В конце
июня 1922г. случилось то, о чем мне старались не рассказывать и, собрав
в памяти кое-какие отрывки из услышанного, я написал эту часть, но за абсолютную
точность описаннного не ручаюсь. .
Пришло письмо от адвоката из Литвы. Отошел в лучший мир мой дед,
оставив своим детям довольно солидное наследство. Требовалось
присутствие моего отца для законного разделения оставленного.
Отец оформил отпуск - увольнительную и, доехав до какого-то пограничного
пункта...... пропал!
Письма шли из Литвы одно за другим с запросами почему отец не приезжает и тем задерживает раздел наследства. На все справки адресованные в пункт перехода границы, приходили стандартные ответы : "Такой-то пропущен через границу тогда-то. Место нахождения неизвестно".
Вот так-то и осталась молодая жена и мать в каком-то неопределенном
положении. Толи муж бросил её и сына, толи его "прихлопнули" на границе
и не говорят об этом, толи он арестован и сидит где-то как изменник Советской
власти, которую он так преданно защищал ?
Об этом мать и бабушка, конечно, говорили между собой много раз, но
если это было в моем присутствии, разговор шел по-французски и я ничего
не понимал.
Я сам исключаю последний вариант - до самой её смерти в 1935 году,
не смотря на заполнение множества анкет, мать правдиво отвечала на вопросы
о местонахождении её мужа - "неизвестно" - и её никогда за это не беспокоили.
Значит, он не сидел! Первый вариант- побег, тоже не подходит;
побег офицера из части не остался бы не зарегистрированным в местах всё
знающих и мать пострадала бы как соучастница. "Прихлопнули" по недоразумению
и не признались в ошибке - таков мой вывод, основанный лишь на предположениях.
Как бы там ни было, но отца своего, с тех пор, я не видел. Как перебивалась мать, до самой смерти не вышедшая замуж, сказать трудно. Младенцу и ребенку жизнь представляется в радужных красках, независимо от того, что происходит вокруг. Да и память о тех временах увяла.
Первые подсознательные проблески о различных, несвязанных вместе картинах, в разных местах России и самых разнообразных ситуациях, возникают у меня как в каком-то калейдоскопе.
Здесь надо объяснить, что маму к этому времени, по приказу "вышестоящих",
"изъяли" из медицинской профессии и она оказалась, по их воле, в каком-то
начальствующем положении в Управлении толи Кировской, толи Октябрьской
железной дороги. Кажется, какое-то время, вся семья жила в специальном
вагоне, половина которого была превращена в контору. Вагон отцепляли на
разных станциях и мать проверяла работу местного начальства, приходившего
в её "кабинет".
-----------------
Вот, сижу я на подоконнике полуподвального помещения (почему-то мне
кажется это было в городе Саратове, на Волге) и повторяю без устали: "
Домой хочу, домой хочу, домой хочу........." Кажется, я жил у знакомых
- у бабушки была какая-то заразная болезнь.
-----------------
А то, бегаю по перрону станции с местными ребятами между лотками со
всевозможными лакомствами и яствами: урюк, кумыс, имбирь, кишмиш и другие
восточные диковинки. Наверное, где-то за Алма-Атой!
-----------------
Ездил я с бабушкой и по деревням в летнее время. Одна такая поездка
чуть не стоила мне жизни. Где-то на юго-востоке подхватил я от комаров
тропическую малярию и.........уже "доходил до ручки". Температура выходила
за пределы выносливости тела, а потом меня трясло, как будто я сидел голышом
на льдине. Доктора поблизости не было и бедная моя бабушка уже потеряла
надежду привезти меня к матери живым. И вот, откуда-то пришла старенькая
крестьянка и, передав моей бабушке пучок молодых листьев сирени с наказом
заварить из них крепкий настой, исчезла, сказав на прощание: "Мальчик умирает.
Пусть пьет заварку, может и выживет". Я до сих пор помню ужасную
горечь этого отвара. Но "мальчик выжил"!
------------------
В другой раз, был я в гостях у друзей нашей семьи, не помню у которых.
Было ужасно жарко по ночам. Я и их сынишка спали на полу в той же комнатушке,
как и его родители. И вот тут-то и сработал инстинкт у двух пацанов - мы
понимали, что там, на кровати, происходит что-то, о чем спрашивать не полагается.
Луна светила прямо в окно, заливая комнатку серебряным светом.
Притворяясь спящими, мы следили за каждым движением взрослых и при
свете луны я впервые увидел совершенно нагое тело женщины. Почему такие
вещи не забываются?
------------------
Не все время разъезжала мать по просторам Советского Союза, вспоминаю
моменты, когда она и дома просиживала ночи напролет за накопившимися отчетами.
Помогал и я! Перед глазами - стол заваленный какими-то книжками. У меня
в руке штамп, передо мною подушечка для печати, и я сосредоточенно луплю
по отрывным листкам наваленных блокнотов до тех пор, пока моя рука не начинала
"голосовать" против этой "непосильной" работы. И я, умственно подсчитывая
сколько еще осталось, смотрю на мать, склонившуюся над горой других, уже
больших книг.
------------------
Bспоминаются и приятные моменты.
Зимой катался я с мамой на санках. Однажды вернулись мы с ней домой
и я заметил, что, сдав меня на руки бабушки, она возвращается назад к своим
друзьям, с которыми мы только что были вместе. Я устроил сцену: "Хочу с
тобой!"
Мама объясняла, что уже поздно, пришло время идти в кровать, а перед
сном почитать "Белый Клык" Джека Лондона (как сейчас помню!).
Разозлившись, я, чтобы обидеть ее, заявил, что не только эту книгу, а вообще
ничего с этого момента читать не буду! (Я тогда был дошкольного возраста
и уже научился читать- правда с материнской помощью- так прилично, что
потом меня приняли сразу во второй класс). Тогда мама, уже почти
за дверью, сказала :
"Этим ты повредишь только сам себе!",- и ушла, оставив меня с
бабушкой и с нахлынувшими на меня философскими мыслями. Кончилось тем,
что не захотев "повредить сам себе", я прочел всю книгу до конца и все
еще хорошо помню этот вечер.
-------------------
По понятной причине остался в моей памяти еще другой момент: у нас
вечеринка - не то Новый Год, не то день рождения мамы. Гости потягивают
вишневую настойку, огромная бутыль которой приготовлялась еще как только
поспевала вишня, а мы-дети гостей и я- носимся вокруг стола, заставленного
всем, о чем по будням даже и мечтать не положено. Стараясь отличиться и
просчитавшись на повороте, я врезался лицом в угол стола и выбил несколько
зубов, к счастью молочных. Не стоит объяснять, что я испортил всем
этот вечер.
--------------------
Однажды, где-то на даче, ловил раков. Хорошо помню совершенно
прозрачную воду. Каждая деталь подводного ландшафта была как на ладони.
Надо было, конечно, двигаться медленно, против течения и внимательно обглядывать
каждый крупный камень под водой. И вот, почти всегда с теневой стороны,
торчит хвостик рака. И если глубина воды не превышает длины руки, надо
схватить его за шейку и, избегая его внушительных клешней, вытащить из-под
камня, положить в сетку или сумку, а затем искать следующего.
Так протекали мои дошкольные годы, а то и каникулы первых классов школы. Тут наступает в моей памяти пробел, заполнить который я надеюсь только с помощью моих школьных друзей. Я уже выслал им " S O S "- сигнал и жду их шпаргалок..
Первое осознание значения слова "смерть", получил я еще в дошкольное
время.
Я был, опять с бабушкой, где-то в районе, где прошли тяжелые бои с
"Белыми" (еще в послереволюционное время). Помню... глубокий овраг, где
в компании деревенских мальчишек я занимался тем, что было нам строго запрещено.
Мы вели "раскопки". То здесь, то там, находили мы патроны, пустые пулеметные
ленты, штыки и другие реликвии послевоенных времен.
Однажды, на самом краю этого обрыва, собрались мы -мальчишки и, как-то
случайно, попавшая в нашу компанию девочка, для своего рода соревнования:
кто сможет отличиться наиболее длинной струйкой содержимого своего мочевого
пузыря. Участники выровнялись и по команде "дали залп". К нашему
удивлению, присевшая на корточки девчонка заметно выходила вперед..
Не веря своим глазам, один из мальчишек подошел совсем близко к краю обрыва,
чтобы заглянуть, нет ли тут какого подвоха. Под его весом земля поддалась
и он начал сползать вниз, хватаясь, чтобы удержаться за что попало. Раздался
ужасный взрыв. Никто из нас наверху не мог потом вспомнить, как мы добрались
до деревни и рассказали об этом. Только на следующий день вышел я из хаты,
в которой мы жили, и, все еще потрясенный случившимся, зашел с бабушкой
в дом семьи убитого осколком снаряда мальчика.
Открытый гробик стоял посреди комнаты, проходя мимо, увидел я посиневшее личико бедного парнишки и, задержавшись на несколько секунд, чтобы проглотить ложку сладкого риса с изюмом, стоявшим на столе среди другой поминальной еды, вышел на улицу, все еще видя перед глазами его изуродованное взрывом лицо.
Не все мои похождения заканчивались таким трауром.
Каким-то случаем очутился я под присмотром бабушкиной родни в Гатчине.
Пробыл я там или довольно долго, или хулиганил я так часто, что короткое
время показалось мне вечностью. Там я изрезал ножом старинный кожаный
диван, там я дергал за волосы старушку, которая была прикована к
креслу, будучи разбита параличом, там я поотбивал головы всем гномам в
садике и там меня укусила собака - огромный бульдог с мертвой хваткой.
Все это мне хочется забыть. Просто стыдно за такое поведение, чуть ли не
шестьдесят пять лет назад.
Но вот о чем я расскажу сейчас, случается довольно редко!
Меня послали в магазин за какой-то мелочью и так как не нашлось мелких
денег, мне доверили целых десять рублей. Не знаю каков был курс доллара
в те времена, но для меня это была огромная сумма денег.
Вышел я из калитки, зажав эту десятку в кулаке, но, когда дошел до лавки- минут через двадцать, в кулаке её не было. Потрясенный случившимся и обдумав ситуацию, решил я пройти назад тем же путем, которым шел в магазин. А надо сказать, это был путь не прямой! Как сыщик, заглядывая за каждый камень, столб и пучок травы, доходил я уже до калитки, из которой вышел как как с час, обдумывая, как объяснить пропажу денег, как что-то заставило меня повторить опять дорогу к магазину. По улице проходили люди и мне стало понятно, что десятку мне не найти. Полный решимости сказать правду и принять наказание я пошел домой. Когда, уже открыв калитку, я в последний раз обернулся- чуть ли не под ногами лежала моя десятка! Пришлось опять бежать в лавку, купить что было нужно и, прийдя домой, выслушать наставления за долгое отсутствие. Ух, ну и повезло!
Уже будучи в школе, в начальных классах, я все же отличался отнюдь не образцовым поведением. Как-то раз дошло до того, что пригласили мою маму посидеть на уроках и самой увидеть как ведёт себя её сын. Этот случай запечатлелся в моей памяти как на снимке. Был урок русского языка. Нам надо было приводить примеры фраз с глаголами, наречиями, деепричастиями и другими "трудностями", которые я еще и теперь не очень-то хорошо усвоил. А тогда? К недоумению всех моих друзей по классу и учительницы русского языка, я не дал повода маме за меня краснеть. Я приводил такие сложные, и в то же время правильные примеры из детской художественной литературы, которую впитывал в себя под руководством матери дома, что мама рассказывала потом бабушке, как учительница призналась ей, что никак не может объяснить случившееся. К сожалению всех, на другой день я был опять и невнимателен, и рассеян без всякой на то причины.
Мать меня наказывала, но не телесно. Однажды, она пришла с работы, как
всегда уставшая и с напряженными нервами (как мне удалось понять тогда
из её домашних разговоров с бабушкой, происходила какая-то "чистка" на
службе; поступали доносы и клевета от старающихся выслужиться, каждый
и каждая опрашивались какой-то комиссией и, как говорили, положение было
серьезным), и ей пришлось выслушивать жалобы бабушки на мое поведение.
Она позвала меня в спальню, спросила меня, признаюсь ли я в том, о чем
пожаловалась бабушка и, взяв ремень в руки, приказала мне снять штаны
и лечь на кровать. Пальцы мои не могли найти пуговиц. Найдя их не могли
расстегнуть . Когда штаны были уже на полу, мой умоляющий взгляд с надеждой
был обращен к маме. "ЛОЖИСЬ!!"- грозно прозвучал её голос. Я забрался на
кровать и, всунув голову под подушки, чтоб как-то избежать чувства стыда
и оскорбления, и приготовился к ударам ремня, которых я еще никогда не
испытывал. Прошло несколько долгих секунд, потом еще несколько. Я
высунул голову из под подушек, матери в комнате не было!? Пролежав
в ожидании наказания еще немного, я оделся и вышел в столовую, которая
служила мне "кабинетом и спальней". Мать посмотрела на меня добрыми глазами
и сказала что-то вроде: "Мне жаль твоего самолюбия, не доводи меня до исполнения
такого наказания".
Это на меня подействовало. До самой её смерти и потом я все вспоминал
эту унизительную сцену снимания штанов.
Не так была сентиментальна моя бабушка. Помню как во время домашних занятий учил я какие-то стихи и, каждый раз, когда я забывал то слово, то фразу, кухонное полотенце в руках бабушки, с завязанным узлом на конце, опускалось на мою спину с довольно порядочной кинетической энергией! Но "избиением дитяти" назвать это было нельзя! Бабушка любила меня тоже, но по-своему.
Но, все же, заработал я от матери пощечину однажды. Не оплеуху, свалившую меня с ног, а так, шлепок по левой щеке, которая горит у меня и сейчас от этого воспоминания.
Шли мы с мамой по улице - это было где-то за "Гостиным Двором"
- и я начал напевать блатную, всем тогда известную песню: "....По
улицам ходила, Большая Крокодила, Она, Она, Голодная была...." Мать
остановилась и спросила :
- Кто научил Тебя этой песне?...
Почувствовав, что дело дрянь, я почему-то гордо заявил:
-Я сам написал ее. (А мне было лишь лет восемь ).
Вот тут-то и шлепнула меня мать по щеке, добавив:
-Все прощу, но ложь - никогда!
Эти слова были моим семафором до тех пор, пока я сам не понял, что врать можно, но только когда это просто необходимо для спасения своей шкуры. И без вреда для других!
Мои последние воспоминания о маме - не совсем приятные, но это
было!
Она заболела чем-то, что скрывали от четырнадцатилетнего мальчишки.
Ей делали операции, высылали в Алупку или Алушту на выздоравливание. Наши
две комнаты были заполнены всякими кактусовыми растениями, сок которых
должен был быть полезен ей для выздоровления . Все это проходило мимо меня,
как что-то "нормальное". "Ну, заболела и теперь вылечивается",- шло через
мою голову, так как никто не посвящал меня в серьёзность болезни матери.
И вот, она слегла в постель. Начали приходить доктора или медсестры и делать
ей какие-то уколы.
Она стонала, но так тихо, что я все ещё не понимал всю серьезность положения.
Пока, однажды, бабушка не позвала меня в комнату, где лежала мама, и не
сказала, что мать хочет поговорить со мной. Я подошел к кровати. Мать лежала
обессиленно и смотрела на меня своими большими глазами на исхудавшем
лице.
- Обними меня,- попросила она.
Встав на колени и подсунув руки под её подушку, я следил за движением
материнских губ, чтобы уловить утихающий звук, произносимых с огромным
трудом слов.
- Зыгмусь,- стараясь досказать до конца, проговорила мама,
-иди по жизни так, чтобы мог бы вернуться по своим стопам без стыда.
Остановившись, и через несколько секунд собрав последние силы, она
добавила вторую фразу:
- Если будешь в сомнении, что делать, подумай, а что сказала бы я.
Она вздохнула с трудом. Огромный сгусток крови выскользнул из её тела и ........она умерла!
Покажется Вам это странным или нет, но мне уже за семьдесят, а я все еще, когда в сомнении, вспоминаю её последний совет. И это здорово помогает!
Умерла мама двадцать второго июня 1935 года, тридцати пяти лет от
роду.
Как в тумане вспоминаю какое-то кладбище, ограду (с уже находившимися
там двумя могилами, толи отчима, толи отца её и еще кого-то), какого-то
попа с кадилом и человек двадцать провожавших мать в её последний путь.
Чуть ли не на следующий день от службы, где работала мама, была получена
путевка в санаторий для меня в Крым. Помню как в городе Феодосия, подчинялся
режиму санатория. Вставал рано, делал зарядку, ходил по горам, спал после
обеда и ложился спать рано. Все остальное, до начала 1938 года, вспоминается
с трудом и как бы в тумане.
О школьных днях помню мало. Потрясло всех, и нашу семью в том
числе, сообщение, потрясшее весь Советский Союз в переносном и прямом смысле
- убийство Сергея Мироновича Кирова.
Серое утро, нас собрали в коридоре школы, но вместо утренней зарядки
последовало ужасное сообщение, которое оказалось роковым для многих честных
и патриотически настроенных людей. Они погибли в последующей волне доносов,
арестов, ссылок и расстрелов. Одна невинная жертва была вырвана и
из нашей школы, из нашего класса- Нора Вальцет. Она отказалась подписать
ложное обвинение на ее родителей и была сослана куда-то
Вместе с нами в квартире жили еще две семьи. Юрист с супругой- по фамилии
Мессер и профессор немецкого языка Мэри Крих. Её муж, профессор лингвистики,
был арестован и сослан куда-то. Её брат, химик, тоже пропал безвести.
По ночам все прислушивались к шагам на лестнице, особенно если поднимавшихся
было трое. Но меня это как бы не касалось, ни мама, ни бабушка не объясняли
мне своего такого пугливого поведения
Мне кажется, что меня просто оберегали от посвящения в истину происходившего.
Только теперь я понимаю что происходило.
С Мэри Крих я "познакомился" уже в трехлетнем возрасте. Она,
бездетная, обожала меня, и так как между нашими комнатами были широченные
двери, которые не замыкались, я пользовался ими для свободных экскурсий
по её комнатам.
Её муж и брат коллекционировали почтовые марки. Это была бесценная
коллекция в нескольких толстенных альбомах, которые мне часто показывали.
И вот, выбрав день, когда семьи Крих не было дома, я прихватил самый толстый
альбом и перетащил его в мою комнату и сразу же доложил об этом маме. Вот,
де, какая удача! У них альбомов куча, никто не заметит пропажу нескольких
тысяч почтовых марок, а нам они пригодятся - красивые, приятно на них смотреть
-это были мои оправдания на вопросы мамы, объяснявшей мне, что такой поступок
неуместен и может быть понят как воровство, а не как "справедливое распределение
красивых марок". К этому времени вернулась Мери Крих. Мать заставила
меня перенести альбом обратно и передать его собственнице со словами :
" Простите меня, я - вор!"
Ох, помню как было ужасно произнести эти слова! С тех пор я не
тронул ни одной вещи не принадлежащей мне. Кроме необходимой мне еды у
немцев и продовольствия, кофе и мороженого у американцев!
Одно из последних, внеочередных воспоминаний: это несколько недель,
которые вместе с бабушкой я провел во фруктовом заповеднике под Алма-Атой.
Яблони, яблони и еще раз яблони. В компании моих однолеток, я переходил
от яблонь одного сорта к яблоням других сортов. Земля была устлана, как
ковром, упавшими с деревьев фруктами (трясти или лазать по яблоням нам
запретили) и мы, невзирая на жизненный опыт Ньютона, объедались сочными
фруктами до такой степени, что откусывали только самые привлекательные
частички спелых, как бы покрашенных в розовые, желтые и красные оттенки,
плодов. Неба было почти не видно, так оно закрывалось тяжелыми ветвями
давно посаженных деревьев. Мы бегали меж стволов, как бы в сказочном дремучем
лесу и наслаждались тем, что привело человечество, через поддавшихся искушению
наших далеких предков, к изгнанию. Простите, но винить их за это нельзя!
Это я понял, лежа с раздутым животом под плодами - один привлекательнее
другого.
Ну, довольно о беспечном детстве, надо переходить к тому отрезку моей жизни, который называется отрочество.
Теперь, в моих летах, уже трудно понять тот драгоценный отрезок
времени. Он бесценен, не смотря ни на какие переживания или, даже, страдания,
что пришлось перенести тем, которые когда-то были молоды и не заботились
о числе оставшихся впереди лет, недель или только дней.
Отрочество - хотя все переносящее, все прощающее, балансирующее, как
на высоком канате, на надежде, грезах и желании быть "как все" те, которых
общество приводит в пример - но, увы, не всегда счастливое время нашей
жизни.
Когда оно начинается и когда кончается - по разному, у каждого из нас.
Мое началось, что-то вроде, месяцев через шесть после смерти матери,
когда я вернулся из санатория. бабушка начала прихварывать и я все больше
и больше оставался без надзора. Как шли мои школьные дела, увы, не могу
вспомнить много, кроме троек, а то и двоек за поведение. Отдельные эпизоды,
оставшиеся в памяти не дают повода гордиться ими. Помню, как чувствуя себя
скверно, поднимался по лестнице и не дошёл до следующего этажа- меня стошнило
на площадке, к ужасному недовольству уборщицы, отчитавшей меня за пьянство
в таком возрасте. Шел же я в медпункт за разрешением уйти домой - меня
трясло, мне было холодно и внезапно поднялась температура. Как-то дошел
я домой, благо было не очень далеко (Плеханова д. 6) и слёг, с возвратившимися
приступами тропической малярии, подхваченной где-то несколько лет назад..
Больным я бывал редко, любил уроки гимнастики и с помощью других спортивных
занятий привел свое тело в довольно крепкое состояние. Бегал на лыжах,
катался на коньках, в спортивном клубе общества "К И М", посещал занятия
секций акробатики, бокса, джиу-джитсу и фехтования. Делал все, дабы быть
дома как можно меньше. Мое постоянное отсутствие очень возмущало бабушку,
здоровье которой становилось все хуже и хуже. Её разбил паралич и
наша соседка по комнате Мэри Крих наняла для бабушки кого-то вроде
сиделки. Она отдала ей маленькую комнатушку, служившую раньше для хранения
книг и вещей её мужа и брата, всё ещё арестованных и находящихся неизвестно
где. Помню, как заходил я частенько к этой крепкой, здоровой деревенской
девице и жаждал дотронуться до её крепкой груди, руки или ноги. Далее "дотрагивания"
дело не шло, но чуть ли не каждую ночь снился мне её многообещающий образ.
Да, это было мое отрочество.
В школу ходил я исправно, не пропуская уроков, но как-то бесцельно.
К чему были все эти уроки алгебры, физики и литературы? Считать мизерные
карманные гроши, сэкономленные на папиросы путем удержки копеек данных
мне на обед кем- нибудь из жильцов нашей коммуналки, я умел, а читать я
мог и без всяких уроков и рекомендаций - дома была большая библиотека собранная
мамой. То ли дело, спорт! Уроки гимнастики шли более и более успешно.
Я вертелся на снарядах лучше всех, исключая моего единственного соперника
Гошу Уварова, вечная ему память! Он был более эстетичен в своих движениях,
даже ходил он как-то с подъемом на цыпочки, но где надо было "выжать" или
провертеть "солнышко" на турнике или параллельных брусьях, равных мне в
школе не было. Часто, для привлечения внимания какой-либо одноклассницы,
я подходил к шведской стенке и без всяких усилий, как бы потягиваясь,
жал "флажок" и услаждался громко произносимыми "Ох" и "Ах". Эх, лучше
б я "выжимал" логарифмы и запоминал бы формулы химии и физики вместо этого.
Как это получилось - из всего класса, без высшего образования, остался
только я! Ну, поздно об этом плакать.
Как "хобби", по дороге в школу запрыгивал и спрыгивал я с подножки трамвая, пока на моих глазах не отрезало ногу такому же, как и я, хулигану. Это здорово подействовало на меня к лучшему. Помню, как азартно играл с другими в лапту во дворе школы. Прямо через окно во двор, пользуясь каждой секундой перемены, бегали мы за мячом и, услышав звонок, запыхавшиеся и вспотевшие, садились за парты. В течение первой половины урока только приходя в себя.
Ещё до своей смерти, старалась мать как-то наставить меня на "путь истинный".
В один из выходных, после очередной жалобы из школы, привела меня она к
одному "важному" человеку. Это был друг семьи, но, увы, фамилию его я не
могу вспомнить. Поднялись мы с мамой по лестнице, зашли в квартиру и, после
традиционных "здравствуйте" и "как поживаете?" с хозяйкой, мне предложили
зайти в комнату - рабочий кабинет хозяина. С левой стороны были полки
с книгами, за письменным столом, спиной к окну, сидел хорошо сложенный
и с приятным лицом мужчина. Кто он был? Ученый, политический деятель, промышленник?
Сказать теперь не могу, но вся его личность отражала уверенность и чувство
уважения. Посмотрев на переминающегося с ноги на ногу перед ним мальчишку,
он обмерил его глазами, задал несколько вопросов и под конец этой, организованной
мамой, аудиенции, встав из-за стола и положив руку на мое плечо, сказал
мне, что я крепыш, а в здоровом теле должен быть и здоровый дух - он уверен,
что я исправлюсь.
Эти слова так меня "подбодрили", что по дороге домой, когда мать
завела меня в какой-то садик со спортивной площадкой, я захотел показаться
перед мальчишками и мамой, как надо спускаться по отполированным столбам,
по которым соскальзывали ребята на спор, кто приземлится первым. Забравшись
наверх и подождав пока соперники будут готовы к спуску, я расслабил хватку
до такой степени, что просто упал по столбу вниз. Да, я был первым, но
с вывихнутой костью в ступне. Бедной матери пришлось поднять меня на руки
и нести до самого дома.
Для бабушки у меня, к сожалению, времени было очень мало. Оставшись сиротой, смотрел я сам за собой. Не помню, получали ли мы какую-либо пенсию или пособие. Откуда у меня были деньги на обед в школе мне тоже не вспоминается. Но знаю, что в 9 и 10 классах, подрабатывал я на еду, папиросы, редкое мороженое или ириски, в порту, на товарных станциях, через которые шли продукты и фрукты на экспорт. Работать приходилось по ночам. До школы добирался я перед самым началом уроков и, сидя за партой, мог задремать, как лошадь, чуть ли не стоя.
Втянувшись в тяжелую работу грузчика, я окреп до такой степени, что
проходя однажды подворотню углового дома Казанская/Гороховая, дал такой
отпор шпане, которая всегда задевала ребят из нашей школы, что с тех пор
наши школьники проходили без опаски и туда и обратно.
Одухотворенный таким "уважением", будучи уже в 10-м, задумал я навести
порядок и в своем дворе дома №6 на Казанской (ул. Плеханова). Там еще не
знали хорошо парня из квартиры 44. И здесь меня стали "уважать" -
пригодились занятия боксом и джиу- джитсу. Но, вот беда, нас задирали пацаны
с площади Казанского Собора. "Бои" происходили регулярно. Один из них описала
мне Евгения Константиновна Трубач, которую я зову теперь просто Женя или
"моя вторая мама". Дело было так: зашла она как-то в наш двор и увидела
две группы пацанов в схватке "не на страх - а на совесть". В самой середке,
выбирая самых драчливых, стоял короткий, но крепко сложенный парень
и дубасил и тех и других, стараясь разнять дерущихся. Женя, будучи
тренером по академической гребле, привыкла отдавать громкие команды с кормы
"восьмерок", как рулевая. Вот и в этой обстановке пригодился её громкий
голос.
- "Стоп! Разойдись!",- пронеслось над головами дерущихся, которые действительно остановили свою рукопашную.
- "А Вам, что нужно?",- заявил тот, который был в середине свалки.
Тут Женя и объяснила "качающим права", что если надо поравняться силами,
то можно сделать это и более приличным способом. Она пригласила ребят посетить
гребную базу общества "КИМ", где работала главным тренером. Драка остановилась
и Женя ушла.
Прошло несколько дней и у неё на базе объявилась группа подростков,
с удивлением разглядывавших разнообразные типы тренировочных клинкерных
лодок и гоночных элегантных скифов. Они были из рядов "бойцов армии дома
номер шесть". Привел их тот самый, что лупил их тогда так беспощадно.
Женя, чтобы испытать действительно ли они интересуются гребным спортом, дала им задание - вымыть все клинкера, прибывшие с тренировок. Под конец дня, мокрый от воды и пота, только один из них драил длинные каркасы, отмывая пятна нефти и полируя покрытые лаком днища, остальные разошлись кто куда, для более приятного времяпрепровождения..
Так началась моя спортивная карьера гребца. Опытная Женя выбрала судно
наиболее подходящее к моему росту и телосложению и посадила меня в тренировочную
байдарку. За пару недель успел я набраться не только ловкости и не перевертываться
с этим узким бескилевым устройством, которое не зря называлось "Торпеда",
но и передвигаться на нем без особой устали с утра и до захода солнца.
Подходило время гонок. Разряд "ЮНОШЕЙ", дистанция - 1000 метров.
У общества "КИМ" "торпедиста" с заслугами в гонках не оказалось. Женя выставила
мою кандидатуру : " Терять,мол, нечего - пусть заполнит место в команде",-
подумала она.
И вот, свежеиспеченный гребец, еще с не совсем уверенным
балансом в этой верткой лодчонке, погреб на старт. Полуфинал - все линии
заполнены бывалыми ребятами с выпуклыми мускулами и большим стажем в таких
гонках.
К моим воспоминанием и Жениным рассказам об этих гонках я могу добавить
точные данные полученные мною от Спортивной Ассоциации города Ст.-Петербург
в 1993 году. Архивы, к счастью, уцелели.
Прозвучал стартовый выстрел и "Торпеды" сорвались с места. Я был последним!
Подавив волнение и оглядевшись вокруг, стал я поджимать одного за другим,
пока не подошли к последним 250 метрам. Чувствуя, что я уже сравнялся с
передовыми и могу держаться наравне довольно легко, я в первый раз подумал
о ранее выглядевшим невозможным : "А давай попробую обогнать!?"
На мое усиление темпа и силы гребка, другие ответили тем же. Пришлось
грести сильнее. Я стал выходить вперед и тут у меня появилось чувство ярости:
"Ну, погодите!",- было у меня на уме и я, врезаясь в воду веслом, толкал
мою "Торпеду" вперед, к выигрышу. Я шел по пятой воде и пришел первым в
этом полуфинале со временем в пять минут и пятьдесят две с половиной секунды
(5:52,5). Время второго места было - 6:09,3. Женя с удивлением
похлопала меня по плечу, стараясь понять почему опытные и сильные гребцы
пропустили меня вперед: "Да, наверно, просто не хотели терять силы в полуфинале",-
подумала она.
30-7-39г., Те же самые гонки. Финал! - " ПЕРВЕНСТВО
ЛЕНИНГРАДА".
Уже как "опытный" участник, зашел я в свою "четвертую" воду (это полосы
на старте для предупреждения мешанины в начале дистанции), с твердым
намерением не быть последним. Нас было шестеро. Вспоминая, как-будто бы
все это происходило вчера, я "уцепился" за ведущих и обогнал их при помощи
последнего рывка на целых пятнадцать секунд. Я выиграл личное первенство
Ленинграда со временем в 5 минут 15 секунд.
Это просто ошарашило всех, не ожидавших такого "нахальства" от гребца
со стажем всего в несколько недель.
Последовали и другие победы. 17 и 18 августа выиграл я "Первенство Ленинграда" уже в разряде "Мужчины", на дистанции 1500 метров со временем в 7:36,7 (против ветра). Я позволил себе подтрунить над Женей. В разряде "Женщины", ту же самую дистанцию она прошла лишь за 8:17 (что тоже было очень сильно!)
Наступил сезон 1940 года. Месяц - июнь. Дело серьезное!-
Открытие сезона. Дистанция - 1500 метров. Мужчины -представители сильных
спортивных обществ.
И вдруг, какой-то мальчишка из спортивного общества "КИМ", выходит
вперед и побеждает! Теперь уже мне говорили: "Ну, погоди!" до августа,
вот где "Мужчины" отличаются от "мальчиков"! Это "ПЕРВЕНСТВО
ЛЕНИНГРАДА" - Мастера Спорта и Перворазрядники!
И действительно, это соревнование, чуть ли не отодвинуло меня на второе
место. Помогла остаться чемпионом "неудачная любовь" . Да, была у
меня очень милая девушка, с которой я проводил все свободное время и которая
всегда, перед каждым заездом в гонках, целовала меня, говоря громко:
"Смотри, чтоб мой поцелуй был первым на финише!". Ну, я и старался.
А вот перед самым августом, что-то вышло у нас не так (моя вина) и никто
не целовал меня при выходе на старт. Хуже! - я увидел её, сидящей с каким-то
военным в форме пограничника. Вот что разозлило меня ужасно!
Случилось так, что у общества "КИМ" не было "второго" номера для "Торпеды-
двойки" и Женя попросила меня как-нибудь "отсидеть" этот заезд, только
ради Общества "КИМ".
Моим напарником был здоровый парень по фамилии Паднас и мы выиграли
заезд за 6 минут 59,2 секунды.
Но, как только мы дошли до бона, мне надо было перелезть в мою "Торпеду"
и спешить на старт своего заезда! Усталый, догреб я до стартовой линии,
развернулся и увидел, как поджидавший меня с нетерпением заезд рванулся
и понёсся к линии финала на 1500 метров, у которой я уже был только с час
назад. Посмотрев на удаляющихся с каждым гребком мужчин - перворазрядников,
у которых "кипела" вода под веслом, я загрустил. Но вспомнив, как один
из них успел перед стартом бросить мне в лицо, полное сарказма: "Ну,
посмотрим, как ты прийдешь без "поцелуя", я стал загребать воду сделанным
специально для меня с широкими лопастями веслом. Гребок за гребком,
боясь сломать весло, догонял я одного за другим, ушедших вперед.. Лишь
один, перворазрядник Савин из общества "ПИЩЕВИК", упорно не давал мне нагнать
себя. Оставалось лишь одно - утомить его! Я "насел" на корму его "Торпеды"
и не отпускал до последних ста метров. Потом рванул вперед и выиграл. Выиграл
только на пол-секунды, но выиграл!
Все остальные гонки сезона и личные первенства были моими победами.
Этому свидетельствуют, находящиеся у меня на руках, выписки из архивов
спорткомитета Санкт-Петербурга, из соревнований "Первенство Ленинграда
по Народной Гребле и Гребле на Байдарках от 1939 и 1940 годов". Их достала
для меня моя дорогая Женя, моя "вторая мама", которая не только тренировала
меня, но и подкармливала бутербродами перед гонками, видя, что я живу только
на булке хлеба и бутылке молока (а то и просто воды) в день. Да, "НЕ ВСЕ
БЫЛА КОТУ МАСЛЕНИЦА".
Чтобы подчеркнуть этот период моих успехов на гребном "фронте", скажу
еще раз: за все время соревнований за эти два года, и в полуфиналах и в
финалах, я ни разу не был на втором месте - всегда ПЕРВЫМ!
Ну, конечно, не всё время проводил я на Малой Невке. Надо было и подзарабатывать
на жизнь и даже учиться, иногда. С помощью моих милых подруг по школе,
помогавших мне подтянуться перед экзаменами, дополз я до выпускных. Хоть
и были мои отметки самыми низкими в классе, но школу я закончил.
Вспоминаю ночь после Выпускного бала. Родителей у меня не было, родственников
тоже. Танцевать с девушками я стеснялся- кроме шелковой майки и спортивных
рейтуз, в которых я выступал в начале этого вечера на сцене зала на снарядах
под аплодисменты присутствующих, одежда моя была поношенная и мне было
стыдно приглашать хорошо одетых девчат потанцевать. Недалеко от школы жил
мой добрый и верный друг Володя М.. Он был ещё в девятом и не присутствовал
на выпускном вечере. Мы были почти одинакового роста и мне пришло в голову
попросить у него брюки на этот вечер, чтобы заменить мои - с заплатами.
Дошел я до его дома, поднялся пару ступенек до квартиры, где он жил.....
но нажать на кнопку звонка решимости не хватало. Неловко было как-то перед
его родителями попрошайничать в такое позднее время (было уже за одиннадцать
ночи). Так и вернулся я в залатанных брюках в школу и подождал, пока все
не собрались погулять по набережной Невы. Мы шли по Гороховой с песнями
и нашим "Классным" - Бакрыловым Василием Васильевичем (учителем математики).
Белая Ленинградская ночь и радостное Молодое поколение, только что получившее
на руки "Путевку в Жизнь" - Свидетельство об Окончании Школы. Это
чувство может быть понятно только тем, кто сами испытали его.
"Мы разошлись, как в море корабли" - так можно охарактеризовать мое расставание с классом. У каждого были свои дела, у меня тоже.
Я поступил в Морской техникум учиться на штурмана дальнего плавания.
Но, вскоре, после нескольких недель, мне дали знать, что ответ на вопрос
в моей анкете - есть ли родственники за границей - "Не знаю", исключает
возможность какого-либо "дальнего" плавания. Каботажником быть меня
не интересовало. Я покинул Морской техникум и, с помощью Жени, попал в
Институт имени Лесгафта, уже после начала занятий. Но и там я не долго
выдержал. Подвела меня стометровка. Сильный, но короткий, подходил я к
линии финиша только после того, как остальные уже кончали "перекур". Не
понравилось мне быть "последним" и я устроился учеником-обкатчиком,
на Ленинградский мотоциклетный завод. Вот это была работа!. Не только работа,
а и своеобразная жизнь на заводе. Во второй половине месяца прибывали долгожданные
запасные части для мотоциклов марки Л-8, которые мы собирали и обкатывали.
Работа шла в три смены на сборке, а обкатчиков не хватало. Вот мы и спали
в цеху, питались за счёт завода и обкатывали наши Л-8 и днем и ночью.
Зимой, в овчинных шубах ниже ступни, залезали мы в седло мотоцикла с уже
заведенным мотором и выезжали для обкатки, сперва внутри завода на
специальной площадке, а потом и на дороги. Мы были очень дружны, обкатчики
помогали друг другу и с полевым ремонтом и с запчастями, припрятанными
для этой цели в карманах шубы или под седлом. Всё было лишь для того, чтобы
выполнить месячный план и не отстать от других цехов. Я, как новенький,
не был ещё посвящен во все "тайны" завода. Воровали ли другие запчасти
и собирали ли себе мотоциклы, я не знал (и не знаю). Я сам не украл ни
одной гайки. Но этого не знали в проходной завода, когда, во время внезапного
обыска при выезде на дорогу для обкатки очередного Л-8, у меня нашли прямо
привязанным к баку тряпочный сверток с какой-то мелочью (не помню что там
было). На мои объяснения, что это для возможного ремонта на дороге, здоровая,
толстая баба в проходной, заорала на меня, как на жулика. Я ответил ей
той же монетой и дело кончилось тем, что, вызвав кого-то, она отправила
меня с докладной в отдел милиции на Дворцовой площади.
Передав меня, как преступника, в руки уголовного розыска, мой сопровождающий
ушёл и я остался сидеть на скамье в коридоре. Кажется мне, что тогда я
не был объят страхом, только возмущением за то, что меня невиновного ни
в чем привели в это место.
Очень скоро вышел молодой парень в гражданском и, выслушав меня тут
же в коридоре (других там не было), сказал мне, что он должен сделать обыск
по месту жительства. Боже мой! Вот тут-то я и загрустил! Нет, не
потому, что боялся обыска, а потому, что мне было стыдно, что все узнают
о том, что меня обыскивали. Я взмолился к нему не звать дворника в свидетели,
а зайти в квартиру, как знакомый и искать, что и где он захочет.
Наверное, он понял мое состояние и согласился. В моей комнате он, тщательно
перевернув всё и посмотрев везде, не нашел ничего. В комнату с лежавшей
бабушкой он только заглянул, написал мне записку и, заклеив её в конверт,
ушел, посмеиваясь и успокоив меня, что все будет в порядке. Вот как я чуть
ли не получил "статью".
Казалось, что жизнь моя шла счастливым руслом. Молодость, интересная работа. Комсорг завода ставил меня в пример другим за мою преданность заводу и ударную работу. Эту бабу в проходной я больше не видел и мне разрешали брать мотоцикл по выходным дням для специальной подопытной обкатки. Скоро у меня нашлась подруга Валя, с которой я ездил на Сиверскую к её бабушке. Эти поездки оканчивались "передышками" в лесу по дороге домой, во время которых я узнал, что такое женская ласка. Дома, на Казанской, жил в углу моей комнаты студент какого-то института, Бурнос по имени. У него были тоже друзья и мы по договоренности ночевали в парках, когда одного из нас посещала подруга. Были у нас и интеллектуальные "времяпрепровождения". Мы много читали и, сидя перед "голландкой", обсуждали прочитанное вчетвером, потягивая кавказское вино не очень дорогого сорта, которое доставал где-то Бурнос.
Так дошло до лета 1941 года.
Уже пару недель, как я подготавливал мой Л-8, закрепленный за мною
заводом, для гонок - кросс на стокилометровую дистанцию, где-то под Ленинградом.
Все было проверенно, в особенности сцепление и тормозные колодки. Специальный
запас изоляции карбюратора при прохождении через речку на пути к
финишу был тоже не забыт. Всё обещало интересные соревнования. Надежды
выиграть этот кросс у меня не было, я шел только для опыта- уж, очень опытные
гонщики были моими соперниками.
22-го июня 1941 года. Мы стартуем по-очереди, чтобы избежать столкновений на узкой тропе курса гонок. То там, то тут обгоняю я других гонщиков и, проехав уже почти четыре круга по 20 км каждый, иду к последнему, где нужно будет выжать все что можно как из мотоцикла, так и из себя.
Вдруг, отмашка флагом! Остановился я в недоумении перед группой людей
на старте и увидел всех, кто были впереди меня тоже среди толпы. В чем
дело? Почему остановка?
Здесь нам объявили, что рано утром наша Родина подверглась коварному
и неожиданному нападению со стороны гитлеровской Германии."Срочно назад,
на завод! Для дальнейшей информации!",- была отдана команда.
Вернувшись в Ленинград и сдав мотоциклы, двое из нас пошли прямо в
военкомат и записались добровольцами защищать Родину. Записав наши имена,
нам сказали прийти завтра опять для оформления и назначения в части.
Не помню как мне спалось, но рано утром я уже ждал в приемной военкомата,
кипя от ярости против вероломного нападения фашисткой армии.
Нас быстро зарегистрировали, пропустили через баню, пообещав выдать
наши личные вещи, включая комсомольские билеты и фотографии семей и родных,
при выходе из бани. Но на другом конце меня и еще одного с нашего завода,
как специалистов мотоциклистов, вызвали, чуть ли не голышом, одели наспех
в форму и предложили выбрать по мотоциклу, из стоявших за оградой забронированных
машин. Два командира связи ждали нашего выбора и как только мы завели моторы
нам приказали спешить с ними на заднем седле в расположение штаба части
находящейся в Финляндии.
Не могу вспомнить, была это 21-я или 27-я дивизия, но поздно ночью,
заполняясь бензином по пути в придорожных частях, мы прибыли по назначению.
Меня забрал к себе начальник штаба, а мой приятель по заводу попал к кому-то
другому.
Без всякой передышки, не считая перекус с хлебом и водой, мне надо
было возить моего шефа по холмам и дорогам Финляндии дня три безостановочно.
Никто не обращал внимания на то, что я даже не умел отдать честь встречавшимся
по дорогам командирам, все куда-то торопились и старались как бы нагнать
упущенное время для выполнения каких-то задач. Вернувшись в штаб дивизии,
мне удалось подкачать шины, пополнить масло и бензин и вздремнуть несколько
часов. Я с горечью думал как получить назад мой Комсомольский билет и мои
ручные часы, доставшиеся мне от моего деда по бабушке, еще когда она была
здорова. Мне обещали навести справки, но это не было важнейшим тогда и
угадывать время приходилось по солнцу. Комсорг дивизии уверил меня, что
билет будет в моих руках, как только он запросит его в военкомате, где
нас пропустили через баню, а теперь мне надо подумать о подаче заявления
о принятии в кандидаты члена Партии. "Таким как ты, надо подавать пример
другим",- выслушал я его наставление.
Ездил я по дорогам Финляндии от одного озера к другому, ходил в разведки и подвозил всё - от приказов частям с еще не налаженной связью, до пакета с "первой помощью" на один, устроенный на верхушке холма, наблюдательный пост, куда попадали пули финских снайперов. Приходилось ездить и в тыл. Позволял я себе оставаться на несколько часов отдыха в местах, где отряды народного ополчения рыли глубокие противотанковые рвы поперек дорог. Бедные девушки и женщины, студентки вузов и технических училищ копали, носили цементные блоки и сваренные рельсы. Все это закапывалось на дне рва и должно было задержать враждебные танки. (Почему никто не подумал о том, как легко было объехать эти рвы со стороны?) Ни отдыха, ни подкрепления получить у этих замученных, голодных и холодных, в ошметках собственной одежды, порою без туфлей, работяг было нельзя. Я отдавал им все крохи, что были у меня в седле мотоцикла, как "неприкосновенный запас".
И вот, однажды, командир вызвал меня к себе и вручил конверт
адресованный в штаб какой-то дивизии на Ленинградском Фронте (вспомнить
теперь не могу, так как мне не удалось достичь места назначения.
Ну, об этом после).
Я должен был сопровождать грузовик с какими-то пакетами, завернутыми
в плащ-палатки и крепко завязанными веревкой.. Ехать надо было через Ленинград
у нас с шофером было разрешение переночевать в городе на Неве.
Ехать пришлось нам несколько дней. То дорога разворочена, то бензина достать невозможно. В одном месте нас задержали. Чуть ли не силой, заставив подвозить железнодорожные шпалы для бункера. Наконец, под вечер, остановил шофер наш грузовик у парадной дома номер шесть по ул Плеханова (бывш. Казанская) и я, расставшись с ним до утра, взбежал по лестнице на четвертый этаж, в квартиру 44.
В квартире было темно и холодно - была осень. Я встретил соседей по квартире - супругов Мессер. От них я узнал, что бабушка уже умерла и похоронена. Мария, та молодуха, смотревшая за ней, копает окопы где-то, а Мери Крих "пропала без вести" после ареста.
Я вышел на улицу, таща за собой мою винтовку и зашел в подворотню следующего дома (№ 8), постучал в дверь квартиры, где жила моя одноклассница Зоя Тимофеева. Это была чудная девушка с очень спокойным характером, в которую, как говорит песня -"...все парни были влюблены..." Позвал я её к себе, заварил чаю, не без помощи соседей и, поделившись с ними рыбными консервами, армейскими сухарями и сахаром из моего дорожного продовольствия, провел всю ночь в разговорах с ними, а потом и с Зоей.
На утро, услышав гудок машины внизу, расстался я с Зоей, договорившись встретиться с ней на фронте. Ни слез, ни жалоб, ни вздохов, только возмущение и проклятья против напавшего на нас врага. Мы были уверены, что победим!
Должен сказать, что супруги Мессер в этих патриотических высказываниях не участвовали. Они ушли часов в двенадцать ночи, оставив нас с Зоей одних продолжать нашу, абсолютно платоническую встречу.
Грузовик с замаскированными фарами двинулся в путь. Опять с многочисленными проверками и контролями, покрыли мы около двухсот километров и попали под ужасную бомбежку в Новгороде.
Горели дома и избы. Разбросанные обозы с развороченными телегами и машинами
загораживали проезд. По обочинам дорог валялись туши убитых лошадей.
Налетов было несколько и, поставив грузовик под ветви плакучей ивы,
шофер и я разбежались по сторонам дороги. Он залез в железную трубу диаметром
с пол-метра, а мне пришлось шлепнуться наземь у стены бревенчатого дома.
Лежал я на спине и смотрел на пикирующие бомбардировщики с ненавистной
свастикой по бокам. Можно высчитать угол падения бомбы и, если по твоим
расчетам- "вот эта может приземлиться близко", даже перекатиться или попробовать
перебежать чуть в сторону. Но это, конечно, личная теория, а не по военному
уставу.
Вот так оно и было, но не совсем! Чудовище в воздухе пикировало прямо
на меня! Я смотрел на приближающее рыло "Штукаса" и вместо перебежки на
другое место просто "влип" спиной в землю и затаил дыхание.
Ужасный взрыв! Земля как бы "сдвинулась" подо мной и в ушах зазвенело.
Последующие бомбы падали за домом, у стены которого я лежал. Через
минуту или две, смахнув землю с лица и открыв глаза, я увидел, что лежу
под куском стали, который врезался в стенку дома, а мои портянки на обоих
голенях перерезаны и подпалены. Осколок бомбы отрикошетил от большого плуга,
стоявшего от меня с другой стороны и аккуратно проскользнул, минуя обе
мои ноги, застряв в стене. Сняв портянки, я обнаружил только по порезу
кожи на каждой ноге. Кости были не тронуты! Повезло? А?
"Штукасы" улетели и я пошел искать шофера и машину. В трубе его не было. Дальше по дороге слышался стон. Наверное раненый! Подойдя ближе я увидел лежащего поперек канавы, уже немолодого красноармейца. Думая помочь, я нагнулся и увидел такую развороченную спину, что застыл на месте, не зная, что мне делать. Как его перевязать, если в карманах только один бинт и все остальное в грязи, а у него не осталось на спине ни кожи не ребер. Он даже не стонал, а просто воздух выходил из продырявленных легких. Я побежал искать шофера. Найдя его у машины, вернулся с ним назад к раненому. Но это уже был не раненый, а мертвый! Шофер поискал в карманах его документы, не найдя ничего, мы положили труп вдоль канавы и, засыпав беднягу землей, воткнули ломаную ветку с рогаткой. На ней мы укрепили его пилотку.
По разрытой бомбежкой дороге, с болью в сердце, жалея бедного парня, поехали дальше. Благо наш грузовик не пострадал.